«Растолкуй мне теперь, почему полуденный берег и Бахчисарай
имеют для меня прелесть неизъяснимую?
Отчего так сильно во мне желание вновь посетить места,
оставленные мною с таким равнодушием?»
(А.С. Пушкин)

 …15 августа 1820 года. Берег Тамани исчезал в дымке, а впереди уже были видны очертания гор Митридатовских. Нестерпимая жара просачивалась сквозь навес на палубе, под которым сидели дамы. Слуги присели на палубу у левого борта и молча переносили качку. Никита Тимофеевич впервые видел столько воды вокруг и это ему не нравилось. Он крестился и смотрел на молодого хозяина.  А барин спокойно стоял на корме, несмотря на болезненную слабость. Забавлял своего друга  рассказами о сохранившихся с древних времен амазонках, коих желал увидеть в таинственном полуденном краю. Молодой Раевский дружески трепал короткий ежик на голове товарища и, посмеиваясь. приговаривал: «Эх, друг Пушкин, ты же после болезни совсем лысый и худой, а таврические амазонки любят белокурых красавцев, гераклов и апполонов. Куда тебе до них?». Юноша отвернулся, от отпускавшего колкости товарища, и прошептал, глядя на море: «Я вижу берег отдаленный, Земли полуденной волшебные края. С волненьем и тоской туда стремлюся я». К вечеру, оставив позади восемь часов морского перехода, семейство генерала Раевского, молодой Пушкин и их слуги сошли на керченскую пристань…

Путь на юг
Юноша, которому едва исполнился 21 год, уже стал заметной фигурой в самых верхах империи. Заметность эта была двоякой. Романтичные женушки статских советников и молодые купчихи «на выданье» уже зачитывались сказкой о Руслане и Людмиле. А прогрессивная и интеллектуальная «молодая шпана» той эпохи переписывала себе в тетрадки насмешливые строчки о могущественном генерале Аракчееве и о самом Императоре!

Такое вольнодумство не могло остаться в стороне. Александр I  был взбешен и желал отправить буйного мальчишку в Сибирь. Уже одних слов Императора: «Он наводнил Россию возмутительными стихами» было достаточно, чтобы поставить крест на карьере поэта. На этом не только  карьера, но и творчество, а, возможно, и жизнь Пушкина могла очень быстро, грустно и глупо оборваться…

Пушкин был напуган и подавлен, всю спесь и юношеский максимализм как рукой сняло. Но за молодого острослова заступился Николай Карамзин. А еще Карамзин четко разъяснил поэту-бунтарю всю далеко зашедшую ситуацию. И тот пообещал старшему наставнику «уняться».  Карамзин записал тогда: «Пушкин, быв несколько дней совсем не в пиитическом страхе от своих стихов на свободу и некоторых эпиграмм, дал мне слово уняться и благополучно поехал в Крым месяцев на пять. Ему дали рублей 1000 на дорогу. Он был, кажется, тронут великодушием Государя, действительно трогательным. Долго описывать подробности, но если Пушкин и теперь не исправится, то будет чертом еще до отбытия своего в ад. Увидим, какой эпилог напишет он к своей поэмке».

Император сжалился.  Пушкина отправляют в Екатеринослав на службу чиновником канцелярии к генералу Ивану Никитичу Инзову, начальнику иностранных колонистов на Юге России. Это было равносильно спасению. В Екатеринославе юноша оправился и активно влился в светскую жизнь города. Но однажды искупался в реке и заболел малярией. Болезнь проходила тяжело и мучительно. И в какой-то момент просветления  в городе появился знаменитый на всю России генерал, ветеран Отечественной войны 1812 года Николай Николаевич Раевский. Раевский с семьей ехал путешествовать на Кавказ и дальше в Крым. Сын Николая Раевского (тоже Николай) был другом Пушкина по лицею и предложил отцу взять выздоравливающего поэта с ними. Генерал был не против…

Лишь благодаря этой случайной встрече в Екатеринославе и решению Раевского-старшего, состоялся крымско-пушкинский вояж. А без Крыма Пушкин не состоялся бы как Поэт. Именно крымские впечатления и эмоции дали толчок пушкинскому романтизму, новым идеям и лучшим его произведениям. «Крым – колыбель моего Онегина», — даже одного этого признания достаточно, чтобы понять значение Тавриды в жизни поэта.

Вернувшись из своего южного путешествия, поэт часто тосковал за Тавридой. Пройдет 10 лет после его счастливейших гурзуфских дней и посреди суровой петербургской зимы он признается: «Среди моих мрачных сожалений меня прельщает и оживляет одна лишь мысль о том, что когда-нибудь у меня будет клочок земли в Крыму». И если бы Пушкин повторно вернулся в Крым, поселившись среди кипарисов и лавров, точно не было бы глухого выстрела на морозной Черной речке. Были бы новые звонкие стихи, написанные на берегу теплого Черного моря…

Крым в Пушкине и Пушкин в Крыму
Само упоминание Крыма в произведениях Пушкина — это первая в истории реклама таврического края. Читая Пушкина, русский человек той эпохи впервые слышал о красотах и чудесах далекой Тавриды. Сказки Востока, загадочные татары, их гаремы и минареты, необычные кипарисы и лавры, «янтарь и яхонт винограда», быстрые горные ручьи и приморские волны… Все это привлекало путешественников на юг России. Они ехали вслед за стихами Пушкина в «земли полуденной волшебные края». Они посещали Гурзуф и Бахчисарай, бродили по руинам Пантикапея и каменной лестнице Фиолента. По сути, Пушкин стал автором первого поэтического путеводителя по Крыму и дал толчок туристическому развитию полуострова.

Пушкин, находясь в Одессе, неоднократно старался еще не раз побывать в Крыму. Но, заведя роман с супругой всесильного князя Воронцова, поставил крест на своих возможных поездках на юг.  Михаил Семенович Воронцов уезжал в Алупку на несколько месяцев с Елизаветой Ксаверьевной и ближним окружением. Но чиновник коллегии иностранных дел Пушкин в этот круг не входил, хоть и неоднократно просился составить компанию графу и графине. «Лучше пусть будет подальше от Елизаветы», — верно размышлял правитель Новороссии. А в 1824 году и вовсе постарался, чтобы  Пушкина выслали подальше из Одессы, в Михайловское.

Перед разлукой с молодым возлюбленным, Елизавета Воронцова 1 августа 1824 года вручила Пушкину подарок. Это был перстень, который поэт стал считать своим талисманом и старался никогда не снимать. Перстень представлял собою золотое кольцо с восьмиугольной вставкой из крымского камня сердолика, на котором еврейским шрифтом была вырезана надпись: «Симха, сын почётного рабби Иосифа, да будет благословенна его память». Похожий перстень, так же с еврейской надписью, был и у Воронцовой. Что там было написано мы не узнаем, так как ни перстня княгини, ни отпечатков с него не сохранилось. К Воронцовой перстни попали как дар от одного из знатных караимов – представителей древней крымской народности. Пушкин и Воронцова вели переписку, но никогда не писали на конверте адрес отправителя. Достаточно было поставить на сургуче отпечаток перстня и каждый из адресатов понимал от кого пришла весточка. После прочтения письма и конверты сжигали.  Кольцо-талисман не только напоминал Пушкину о Елизавете Воронцовой. Он незримо, постоянно напоминал Пушкину о Тавриде. Нося на своем пальце крымское кольцо, Пушкин на духовном уровне никогда не расставался с Крымом. Крымский перстень стал частичкой любимого края, который всегда сопровождал Поэта. Вплоть до 10 февраля 1837 года.

Крым был с Пушкиным не только в качестве перстня-оберега и стихов. Крым был в крови поэта с самого рождения, о чем тот даже не догадывался. И очень бы удивился, сопоставив свое генеалогическое древо со страницами крымской истории. А ведь родная прабабка Пушкина – Евдокия Ивановна Головина имела прямое отношение к Тавриде. Родоначальником рода Головиных, от которого через прабабку происходил Пушкин, был Стефан Васильевич Гаврас. Стефан Гаврас с сыном Григорием прибыл в Москву в 1393 году  в составе посольства от крымского греческого княжества Феодоро. И решил остаться служить московским правителям. Принял на русский лад новое имя – теперь его звали Степан Васильевич Ховра. От Степана Ховры пошел боярский московский род Ховриных (Головиных). Факт родства Пушкина и Головиных не оспорим. Как неоспорим факт происхождения Головиных из Крыма.

Православное греческое княжество Феодоро занимало территорию горного Крыма и являлось духовным наследником Византийской империи. Столицей княжества был город, руины которого до сих пор расположены на вершине горы Мангуп между Бахчисараем и Севастополем.  Погибло княжество в результате нападения турок-османов в 1475 году. Тогда же и прекратила существование крымская ветвь греческих князей Гаврасов. Но в Москве кровь крымских князей текла в венах бояр Головиных. А 6 июня 1799 года частичка этой крови дала жизнь человеку, позже прославившему своими произведениями родину предков – Тавриду. Так что, абсолютно серьезно и аргументировано можно утверждать, что Пушкин по части его крови был самый настоящий крымчанин!

Как Крым всегда присутствовал в крови, в думах и стихах Пушкина, так и Пушкин всегда присутствовал в Крыму. И сейчас присутствует. Самое «пушкинское» место в Крыму – это Гурзуф. А центр пушкинского Гурзуфа – это Пушкинский кипарис!

Этот кипарис был посажен в 1808 году рядом с домом Ришелье, в котором через 12 лет остановился генерал Раевский со спутниками. Пушкина и младшего Раевского поселили в маленькой мансардной комнатке с южной стороны дома. В комнатке было тесно и неуютно, зато единственное окно выходило в сторону моря. Шум прибоя был очень близко. И даже заглушал храп дядьки Никиты, которого поселили в комнатке через стенку. Запахи моря постоянно перемешивались с чудным запахом зеленого и стройного деревца, доселе никогда Пушкиным не виданного. Пушкин писал: «В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я навещал его и к нему привязался чувством, похожим на дружество. Вот всё, что пребывание мое в Юрзуфе оставило у меня в памяти».

Для почитателей Гения «Пушкинский кипарис»  –  дерево поистине святое,  к нему на поклон ежегодно приезжают сотни людей.  А многие из них уверены, что душа поэта живет в этом кипарисе до сих пор. С деревом связывали несколько легенд. Так, местные татары уверяли: когда поэт сиживал под кипарисом, к нему прилетал соловей и пел вместе с ним. С тех пор каждое лето соловей прилетал вновь к дереву, но после смерти поэта птица перестала прилетать к кипарису. Эту легенду слышал и поэт Николай Алексеевич Некрасов, который в поэме «Русские женщины» облек ее в стихотворную форму:
«У самой террасы стоял кипарис,
Поэт называл его другом,
Под ним заставал его часто рассвет,
Он с ним, уезжая, прощался…
И мне говорили, что Пушкина след
В туземной легенде остался:
«К поэту летал соловей по ночам,
Как в небо луна выплывала,
И вместе с поэтом он пел – и певцам
Внимая, природа смолкала!
Потом соловей – повествует народ –
Летал сюда каждое лето:
И свищет, и плачет, и словно зовет
К забытому другу поэта!
Но умер поэт – прилетать перестал
Пернатый певец… Полный горя,
С тех пор кипарис сиротою стоял,
Внимая лишь рокоту моря…
…Пушкин надолго прославил его:
Туристы его навещают,
Садятся под ним и на память с него
Душистые ветки срывают…»

Впервые у дерева установили соответствующую табличку с названием «Пушкинский кипарис» в 1880 году, после того, как в Москве был открыт памятник Пушкину на Тверском бульваре. Кипарис Пушкина публиковали на почтовых открытках начала XХ века. От своей известности дерево не только прославлялось, но и страдало. О том, что кипарис «безжалостно общипан снизу экскурсантами» отмечалось и в путеводителе по Крыму за 1929 год. А когда в Крым пришли фашисты, они так же намеревались уничтожить дерево, связанное с «самым русским» поэтом. И якобы гурзуфский садовник за день до прихода фашистов перевесил табличку с настоящего Пушкинского дерева на соседний кипарис. Фашисты срубили его, но настоящее Пушкинское дерево выстояло в войне. В гурзуфском музее А.С. Пушкина сложилась традиция выращивать из семян Пушкинского кипариса саженцы и дарить их пушкинским музеям по всему миру.

За Пушкиным след в след
Маршрут путешествия по Крыму Раевских и Пушкина хорошо известен. «С берегов Тамани» 15 августа 1820 года Пушкин ступил на пристань Керчи. На следующий день путешественники прибыли в Феодосию, там переночевали и отправились на корабле в Гурзуф. В Гурзуфе Пушкин провел почти три недели, ездил на лошади и ходил пешком по окрестностям, а 5 сентября выехал из Гурзуфа до Фиолента, остановившись на ночлег в Алупке и в Байдарской долине. От Фиолента путь лежал в Бахчисарай и далее в Симферополь. Приехав в Симферополь 8 сентября, Пушкин с Раевскими пробыли в столице Таврической губернии несколько дней и оттуда через Перекоп выехали в Одессу.

Идея повторить путешествие Пушкина по Крыму возникла накануне 2020 года. Виделся большой тур в состав которого вошли бы пушкиноведы, журналисты, некоторые потомки Пушкина и читаемые блогеры для популяризации темы путешествия по Тавриде 200-летней давности. Хотелось заехать из Тамани в Тавриду по Крымскому мосту, посетить места от Керчи до Симферополя, открыть памятные доски, проводить встречи с местной общественностью, снять видеоролик. Подготовлен был даже специализированный тур для туристов — почитателей таланта поэта. 

Но реалии пандемии внесли жесткие коррективы. Тогда решено было все-таки повторить пушкинское турне, но ограниченным коллективом и скромными средствами.

Объявить о старте экспедиции решили в День рождения Пушкина – 6 июня. И не как-нибудь скромно написать в фейсбук.  А крикнуть об этом на весь Крым, с самой высокой горы! Ранним субботним утром 6 июня компания из пяти журналистов-краеведов (Александр Мащенко, Алексей Васильев, Михаил Кизилов, Дмитрий Волокитин, Иван Коваленко) на авто въехала на территорию Крымского заповедника. По согласованию с администрацией  мы направились к самому высокогорному в Крыму кордону — «Верховина».  Здесь закончилась автомобильная дорога и начался полуторачасовой пеший подъем на высшую точку Крымских гор – вершину Роман-Кош (1547 метров над уровнем моря). На вершине – никого, кроме стада оленей и пары орлов. Несмотря на солнце, холодный ветер бил в лицо, сбивая с ног. Но разве ветер и холод могут остановить истинных пушкиноведов!? Нет, конечно. Под удивленным взглядом оленей, замерших вдали, мы открыли бутылочку шампанского и томик стихов Поэта. Прочитали стихотворения из крымского цикла и чокнулись бокалами в память о великом Пушкине. Вряд ли кто-то еще в этот день выше нас, стоявших на полуторакилометровой высоте, читал стихи Пушкина с книгой и бокалом в руках. Почтили память Поэта «на высоте»!  Ну и потом еще продолжили пушкинский вечер под стихи, шашлычок и крымскую граппу.

Через несколько дней мы были готовы выехать в дальнейший путь. Команда подобралась отличная: я и моя жена Юлия отвечали за логистику маршрута, транспорт и историко-краеведческий анализ.  Журналист Александр Мащенко вел ежедневные путевые заметки и публиковал их в блоге «Парламентской газеты», а фотограф Алексей Васильев фиксировал все на камеру. Поездку назвали громким словом «Экспедиция». Начальником экспедиции был назначен Саша Мащенко. Саша взял из дома томик стихов Пушкина, я взял автомобиль, а Леша – фотоаппарат. И наша команда «четверо в машине не считая Пушкина» двинулась в сторону Керчи, чтобы оттуда начать путь. На капот и заднее стекло машины приклеили узнаваемый профиль Пушкина и надпись: «С Пушкиным по Крыму». Теперь у нас брендированное авто, вызывающее удивление и добрые улыбки всех проезжающих рядом водителей.

Въезжали мы в Керчь по улице Пушкина и сразу почувствовали в этом некий знак. Быть нашим проводником по Керчи попросили местного краеведа, сотрудника Керченского историко-культурного музея-заповедника Владимира Санжаровца.  Владимир Филиппович показал нам место, где в 1820 году была пристань, куда причалил корабль из Тамани.  Позже Пушкин отправит по этому же пути Евгения Онегина: «Он едет к берегам иным — Он прибыл из Тамани в Крым»! Сейчас это городская набережная, на которой установлен небольшой памятник Пушкину. Памятник, мягко говоря, уж очень неудачный. Пушкин бы расстроился. Как расстроился он от долгожданной встречи с античной древностью Пантикапея. Не так себе он все это представлял. «Здесь увижу я развалины Митридатова гроба, здесь увижу я следы Пантикапеи, думал я — на ближней горе посереди кладбища увидел я груду камней, утесов, грубо высеченных — заметил несколько ступеней, дело рук человеческих», — Пушкин был раздосадован.

Никаких красивых колонн, мраморных изваяний, мозаик и амфор к 1820 году, на месте бывшей столицы Боспорского царства, конечно не осталось. За полторы тысячи лет, которые минули с времен расцвета древнего города, проходящие мимо народы, войны и стихии все разрушили и покрыли землей…  Пушкин пнул носком туфли несколько замшелых камней и старых коровьих костей, августовская пыль покрыла его брюки, а проползший мимо полоз напугал юношу так, что он отпрыгнул на метр в сторону. Поэт вспоминал: «Там сорвал цветок для памяти и на другой день потерял без всякого сожаления. Развалины Пантикапеи не сильнее подействовали на мое воображение. Я видел следы улиц, полузаросший ров, старые кирпичи — и только».

Мы так же прошлись по руинам Пантикапея и тоже сорвали цветок. В августе на горе цветет лишь один вид –маленький желтенький цветочек «двурядка». Посреди пыльных камней и выжженных солнцем трав, желтенькая двурядка привлекла внимание поэта. Хоть и выбросил он ее, но ведь носил же где-то до следующего дня! Возможно, заложил между страницами дневника…

С Митридатова холма Пушкин посмотрел на одноэтажный сонный город, пролив, отделяющий Азию от Европы. И отправился по тропинке к подножию холма в дом командира керченской крепости, где путников ждал ужин и ночлег. Современный же вид, открывшийся нам с Митридатова холма, оказался живописнее: корабли в проливе, новая железная дорога, высотки микрорайонов, краны морпорта и Крымский мост! Теперь Европу и Азию соединяет грандиозный мост, по которому за 15 минут можно переехать пролив. Пушкин же со спутниками проходили из Тамани в Крым на суденышке почти за 8 часов…

На утро 16 августа путешественники выехали в Феодосию по старой дороге через село Султановку (ныне Горностаевка). На выезде из Керчи, Пушкин попросил генерала Раевского сделать небольшой крюк и заехать на вершину Золотого кургана, надеясь, что хоть там увидит древности. Но и здесь разочарование: «За несколько верст остановились мы на Золотом холме. Ряды камней, ров, почти сравнившийся с землею — вот все, что осталось от города Пантикапеи. Нет сомнения, что много драгоценного скрывается под землею, насыпанной веками». Сейчас руины Золотого кургана возвышаются при выезде из Керчи справа, над дачными массивами. По тропке среди выжженного бурьяна, опасаясь наступить на греющуюся гадюку, мы поднялись на вершину. Те же ряды камней и ров, которые видел Пушкин. И одинокое дерево дикого абрикоса на вершине, с вкусными слегка терпкими плодами. «Назовем его Пушкинский абрикос», — безапелляционно утвердил начальник экспедиции. На том и порешили. На спуске из-под ноги выкатилась гильза от советской винтовки – напоминание о страшном времени. «Здесь раньше вставала земля на дыбы», — пронеслось у меня в голове. От грустных мыслей отвлек радостный крик Васильева: «Смотрите, что я нашел»!  Алексей держал на руке приличного размера ручку античной амфоры. Вот это находка! Жаль, что Пушкин ее не заметил в свое время. Артефакт решили взять с собой на удачу – он так и ездил все дни пушкинской экспедиции на заднем сидении авто.

«Из Керчи приехали мы в Кефу, остановились у Броневского, человека почтенного по непорочной службе и по бедности. Теперь он под судом — и, подобно, Старику Виргилия, разводит сад на берегу моря, недалеко от города. Виноград и миндаль составляют его доход. Он не умный человек, но имеет большие сведения об Крыме, стороне важной и запущенной», — вспоминал Пушкин о своем двухдневном пребывании в Феодосии.

Семен Михайлович Броневский, в 1810-1816 годах служил феодосийским градоначальником, серьезно увлекался древностями Крыма, открыл в 1811 году в Феодосии Музей древностей. Человек в высшей степени образованный и честный, по глупой случайности попавший в немилость и уволенный, хоть позже и оправданный. Имение Броневского и тот самый прекрасный сад располагались на берегу бухты залива. Сейчас имение занимают территория Военного Феодосийского санатория и гостиничного комплекса «Алые Паруса».  Конечно, Броневский показывал Пушкину и Раевским свою коллекцию древностей и, вполне возможно, сопроводил гостей к руинам генуэзских и турецких башен феодосийского «Карантина». Ну не мог он не показать грандиозные руины интересующемуся древностями любознательному поэту!

Мы прошлись вдоль крепостной стены Кафы, которая с пушкинских времен почти не изменилась. Подошли к большому памятнику Поэту в Пушкинском сквере. А обедать зашли в уютное кафе «Культурное» на территории бывшего имения Броневского. Пушкин тоже где-то здесь обедал, правда 200 лет назад. В жаркий день отведали вкусной ухи и выпили по кружке холодного пива. За Пушкина, за Феодосию! Хорошо было бы в кафе обыграть эту пушкинскую тему. Что-то в стиле: «В начале XIX века на месте, современного кафе «Культурное», находилось имение градоначальника Феодосии семена Броневского. 17 августа 1820 года в этом имении, в компании Броневского и семьи генерала Николая Раевского отобедал и отужинал поэт Александр Сергеевич Пушкин». И какое-нибудь «пушкинское» блюдо подавать в меню «Жареная барабуля. Любимое блюдо А. Пушкина во время его пребывания в Феодосии». Или подавать алкогольный коктейль «Пушкин в Кефе».

Феодосия гордится тем, что поэт пробыл здесь аж два дня. Помимо памятника в Пушкинском сквере, в городе есть и улица Пушкина. На заборе Военного санатория установлены две таблички в честь пребывания Пушкина, а на территории санатория – «Пушкинский грот», декорированный картинками из пушкинских сказок. Это строение 1812 года постройки, находившееся в саду Броневского и, явно, видимое Пушкиным во время его феодосийской прогулки. Еще одна табличка, говорящая о том, что отсюда Пушкин уплыл в Гурзуф, установлена на феодосийской набережной.  Возможно, что и на ресепшн отеля «Алые Паруса», который стоит на месте имения Броневского, появится табличка: «На этом месте, в имении феодосийского градоначальника Семена Броневского,   с 16 по 18 августа 1820 года ночевал великий русский поэт А.С. Пушкин».

Утром 18 августа Пушкин и Раевские отправляется морем в Гурзуф, где уже находилась часть семьи Раевских. Путешественников принял двенадцатипушечный корвет «Або» под командованием лейтенанта Ивана Прокофьевича Дмитриева. Капитан Дмитриев позже дослужился до звания вице-адмирала, в его жизни было множество славных событий. Но тот однодневный переход из Феодосии в Гурзуф он, наверняка, помнил всегда. Капитан показывал любопытному поэту проплывающие мимо берега, называл горы и селения. И даже, вошел в историю, будучи упомянутым в пушкинском письме: «Вот Чатырдаг, сказал мне капитан. Я не различил его, да и не любопытствовал».

Через несколько часов ходу после Феодосии, «Або» прошел вблизи отвесных и причудливых скал горы Кара-Даг. Капитан указал Пушкину на необычную скалу «Шайтан-капу», по-русски «Чертовы ворота». Местные татары, понижая голос и озираясь по сторонам, уверяли, что через эти каменные ворота идет вход в ад. Сейчас эту скалу называют «Золотые ворота» и ее вид знает каждый турист, посещающий восточный Крым. И как ныне скала поражает воображение людей, так и тогда запала в память впечатлительному юноше. Он зарисовал скалу и пляшущих рядом чертиков на одном из листов черновика рукописи «Евгений Онегин».

Мы тоже пытались договориться с катером или яхтой, которые смогли бы провести нас пушкинским маршрутом из Феодосии в Гурзуф. Но если генерал Раевский мог позволить себе оплатить  билеты на корвет «Або» всем участникам вояжа, то мы оказались  не готовы  к суммам, озвученным современными мореходами. И тогда возникла идея пройти морем мимо хребта Кара-Даг, а уж дальше доехать до Гурзуфа на авто. Решили зафрахтовать катер в Коктебеле за 5000 рублей в час и пойти к Чертовым воротам, что может быть проще!? Но мы же простых путей не ищем никогда! Как-то внезапно наш коктебельский друг, местный отельер Костя Мешков предложил: «Ребята, а слабо обойти Кара-Даг на каяках? Это будет не легко, но незабываемо». И мы радостно согласились, тогда еще не осознавая всех «прелестей» 14-ти километрового перехода на каяке.

Мы думали, что справимся за пару часов. Что это будет легкая прогулка. Но оказалось, что каяк идет лишь усилием твоих мышц и постоянных взмахов веслом. И уже через час эти взмахи порядком надоели. Но назад не свернуть – справа высоченные утесы Кара-Дага, а слева бескрайнее море. И ты один на узенькой лодочке под постоянным палящим солнцем и вокруг никого. «Хоть бы не выплыл рядом дельфин», — подумал я. Я совсем не хотел видеть милых морских животных, когда под тобой темная глубина около 40 метров. Мащенко с Васильевым гребли в двухместном каяке и им тоже было не в радость. Пару часов монотонных движений руками все-таки привели нас к Золотым воротам. Начал усиливаться ветер и пройти в каменную арку ворот оказалось не так и просто. Но мы прошли и, перекрикивая шум ветра и волн, прокричали:
«Погасло дневное светило;
На море синее вечерний пал туман.
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан».
Пушкин был бы нами доволен! Путь обратно был еще более сложным, поскольку грести пришлось против ветра. Добравшись на сушу и отдохнув, поехали в Гурзуф, куда добрались поздно вечером.

От усталости и долгого переезда по горному серпантину, тотчас заснули. А утром, выйдя на набережную Гурзуфа, надеялись прочувствовать  волнение Пушкина, увидевшего эти места утром 19  августа 1820 года: «Проснувшись, увидел я картину пленительную: разноцветные горы сияли; плоские кровли хижин татарских издали казались ульями, прилепленными к горам; тополи, как зеленые колонны, стройно возвышались между ими; справа огромный Аю-даг… и кругом это синее, чистое небо, и светлое море, и блеск и воздух полуденный».  Но вместо милых татарских хижин мы увидели многоэтажные высотки из стекла и бетона, вросшие в горы Гурзуфского амфитеатра. Зеленых колонн тополей и кипарисов не было видно за заборами санаториев и частных отелей. Вместо блеска полуденного воздуха  — толпы полуодетых курортников и запах пережаренного масла чебуречных ларьков.  И лишь огромный Аю-даг, как и 200 лет назад величаво и слега надменно смотрел на суетной мир у его лап.

Пушкин провел здесь счастливейшие недели своей жизни: «В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом. Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря, — и заслушивался целые часы». Идеальное «ничегонеделание» и жизнь «здесь и сейчас». И как бы мы ни хотели подражать Пушкину, валяясь на пляже и поедая виноград, у нас была запланирована встреча с руководством Пушкинского дома-музея. Музей открыт в бывшем доме Ришелье, там, где жили Раевские и Пушкин. Но с тех пор дом неоднократно перестраивался, в советское время здесь был санаторий – и от пушкинских времен кроме стен ничего не сохранилось. Да, в музее Пушкина в Гурзуфе нет ни одного артефакта, который помнит поэта в Крыму. Но экспозиция создана с такой любовью к поэту и музейным профессионализмом, что пробыть здесь можно несколько часов и не надоест. Конечно же, мы разговаривали с сотрудниками музея о Пушкине. И конечно я не мог не спросить: «А навещает ли душа поэта эти места». На что услышал: «Да, конечно, и мы в этом уверены. Особенно, в день рождения, 6 июня. Ночью слышны шаги, скрип дверей, шорохи в ветвях Пушкинского кипариса».  Кстати, кроме кипариса в паркерастут 200 летние сосны, которые видели Пушкина. И «платан Пушкина», посаженный в 1838 году, в память о Пушкине.

5 сентября 1820 года Пушкин с отцом и сыном Раевскими, мужчинами-слугами покидают Гурзуф. Дорога по суше была тяжелая, трудно проходимая по горным тропкам среди татарских деревень, отвесных скал и густых лесов, не под силу женщинам. Их отправят чуть позже из Гурзуфа в Одессу на корабле. Мужчины же решили немного попутешествовать. Взяв проводников, верхом отправились в сторону Севастополя, а оттуда через Бахчисарай до Симферополя. Минуя деревни Никита, Ай-Василь (отсюда была видна небольшая приморская деревушка Ялта), Ореанду и Кореиз, усталые путники прибыли в Алупку.  Проводник договорился о ночлеге в татарской сакле и скромном ужине.

На утро путники выехали через Симеиз и Кикениз к подножию горного прохода, известного среди местных  под именем Шайтан-Мердвен – «чертова лестница». Сложный подъем мимо отвесных утесов по узкой тропе, где верхом было пройти невозможно. Приходилось спешиваться и карабкаться по камням, при этом стараясь не упустить уздечки усталых лошадей. Пушкин вспоминал: «По Горной лестнице взобрались мы пешком, держа за хвост татарских лошадей наших. Это забавляло меня чрезвычайно и казалось каким-то таинственным, восточным обрядом». Поднявшись на яйлу, путники прошли по каменистому плато и к вечеру спустились в Байдарскую долину. 

В деревне Байдары проводник снова договорился о ночлеге и ужине, чтобы с утра отправиться к Георгиевскому монастырю. 6 сентября они двинулись дальше – через села Варнаутка и Камары, оставляя слева ущелье, в которой лежало греческое селение Балаклава. Через каменистую долину подошли к монастырю Святого Георгия, приютившемуся на отвесной скале над морем. Вид с утесов монастыря поразил Пушкина и его спутников. Они никогда не видели такого чуда природы — скалы в море, головокружительные обрывы, святой храм на обрыве и впереди до горизонта бескрайнее море. Монахи открыли кельи для гостей и рассказали историю о основания монастыря, о явлении Святого Георгия на камне посреди моря. Рассказ больше заинтересовал генерала Раевского. А вот юноши помнили слова Семена Броневского, сказанные им в Феодосии о древностях мыса Фиолент. Ведь где-то здесь во времена Митридата стоял храм кровожадных разбойников тавров. Пушкин отправился к берегу по крутой монастырской лестнице, пытаясь найти руины языческого храма. Спустился вниз к морю, пройдя 891 ступеньку и столько же обратно вверх. Позже поэт признался: «Георгиевский монастырь и его крутая лестница к морю оставили во мне сильное впечатление.. Я думал стихами. Вот они:
К чему холодные сомненья?
Я верю: здесь был грозный храм,
Где крови жаждущим богам
Дымились жертвоприношенья».     

Пушкину понадобилось два дня, чтобы добраться до Фиолента. Сейчас на этот путь уйдет пара часов, если ехать по шоссе. Но нам нужно было смоделировать все основные моменты пушкинско-раевской поездки. А значит, пришлось подниматься по горной тропе на Шайтан Мердвен. Сейчас «Чертова лестница» весьма популярное место для пеших прогулок. У входа на тропу всегда стоит несколько автомобилей. Но, честно говоря, маршрут этот не самый легкий и живописный. Мы изрядно пропотели, карабкаясь по жаре среди камней до перевала — поляны в лесу. «Не мог наш Пушкин пониже забраться», — сопел Мащенко, упорно цепляясь за корни деревьев, обвивающих скальные уступы.  «Саша, это только начало. Нам сегодня еще спускаться, а потом подниматься вверх 891 ступеньку по лестнице Фиолента», — подбодрил товарища я.

Спустившись с Чертовой лестницы, поехали в село Орлиное (Байдары), где отобедали чебуреками и пивом в ресторанчике «Орли» и двинулись в путь к Фиоленту. Нынешний монастырь  совсем не похож на тот, что видели путники 200 лет назад. XX век принес святому месту унижение – на месте храмов разместилась воинская часть. Все было разрушено, а восстанавливается только в последние годы. Так что, тех построек, в которых ночевал Пушкин не сохранилось. Как не сохранилось и большинство ступеней древней лестницы к морю. Пару лет назад здесь провели добротную реконструкцию лестницы, дорожек, смотровой площадки. На видном месте в 2011 году установлена ротонда с тумбой, на которой высечен профиль поэта, фразы о его посещении Свято-Георгиевского монастыря. Спуск (а главное подъем по 891 ступеньке крутой лестницы) – мероприятие комфортное не для всех. Местные здесь особо не ходят, а вот туристам в радость спуститься на Яшмовый пляж с чистейшей водой. Но не в радость подниматься обратно.  И наша команда тоже разделилась: Юля с Лешей решили остаться на верху у монастыря. Сходили в храм, где поставили свечки за упокой душ Александра Сергеевича, генерала Раевского и их спутников.  А я с Сашей пошел вниз, считая ступеньки и как считалочку повторяя пушкинские строчки: «К чему холодные сомненья». С Яшмового пляжа решили сплавать к скале  Явления Святого Георгия, что в 140 метрах от берега.  Прохладная вода быстро сняла усталость и мы довольно быстро (лишь с тремя остановками) поднялись обратно к монастырю и нашим друзьям.     

Из Свято-Георгиевского монастыря путники отправились в Бахчисарай. Пушкину уже несколько дней нездоровилось: мучала лихорадка. И тряска горных дорог не способствовала хорошему настроению. Хотелось чистых простыней и широкой кровати, горячего чаю и спокойствия: «В Бахчисарай приехал я больной». Но еще в Санкт-Петербурге он много слышал о бывшей столице жестоких крымских ханов, о таинственных гаремах и мечетях. Очень хотелось проникнуть в тайны гарема, послушать истории свидетелей тех времен. Но лихорадка мучала нещадно: «NN почти насильно повел меня по ветхой лестнице в развалины гарема и на ханское кладбище, но  не тем в то время сердце полно было: лихорадка меня мучила»… Резной мраморный фонтан, который навсегда прославит, благодаря Пушкину город Бахчисарай, тогда поэта не впечатлил: «Вошёл во дворец, увидел я испорченный фонтан; из заржавой железной трубки по каплям падала вода. Я обошел дворец с большой досадою на небрежение, в котором он истлевает, и на полуевропейские переделки некоторых комнат». Лишь через четыре года, он закончит поэму «Бахчисарайский фонтан» и запишет в мировое бессмертие строчки: «Фонтан любви, фонтан живой! Принес я в дар тебе две розы. Люблю немолчный говор твой. И поэтические слезы».     

В память о Поэте, сотрудники дворца каждый день приносят к Фонтану Слез две розы: белую и красную. Как долго длится эта традиция уже никто не помнит. По словам старейших сотрудников дворца розы ежедневно приносили к фонтану и 60 лет назад. Пушкин настолько прославил город одной своей поэмой, что в советское время всерьез даже рассматривался проект о переименовании Бахчисарая в Пушкиноград! Хорошо, что одумались.

Сейчас в городе все крутится вокруг Пушкина и Фонтана. Здесь это главные бренды. Бахчисарайский памятник Пушкину один из самых красивых в России. А местный ресторан «Пушкин», где не только интерьер в пушкинском стиле, но даже официант похож на арапа, — один из лучших в Крыму. Не заедь сюда поэт на одну ночку, Бахчисарай не стал бы самым посещаемым туристами не приморским крымским городом. Кстати, Ханский дворец, о котором, после модной и читаемой в те времена поэмы, узнала вся Россия, стал первым крымским экскурсионным объектом. Уже с 1830-х годов здесь служил смотритель-экскурсовод, за вход бралась плата, а по особому разрешению от губернатора, путешественники даже могли переночевать во дворце.  

По пути из Бахчисарая в Симферополь Раевские посетили имение Саблы, принадлежавшее бывшему губернатору Тавриды Андрею Михайловичу Бороздину. Уютное имение лежало чуть в стороне от пыльного почтового тракта, раскинулось среди гор на берегу речки и являлось истинным оазисом для путников. Супруга Андрея Михайловича Бороздина, Софья Львовна Давыдова приходилась сестрой генералу Н.Н. Раевскому. А сыну А.М. Бороздина и С.Л. Давыдовой – Льву Андреевичу Н.Н. Раевский-старший стал крестным отцом. Поэтому семья Раевских не могла не заехать в гости к своим родственникам в Саблы на кратковременный отдых в дороге. Здесь они пообедали, немого отдохнули и двинулись в Симферополь, чтобы прибыть туда к вечеру.

В Симферополе путники остановились в доме француза Феликса де Серра. Выбор дома де Серра для проживания путешественников в Симферополе был не случайный. Возможно, именно Бороздин порекомендовал Раевскому дом химика, а де Серра попросил побыть гостеприимным хозяином для знатных гостей. Ведь именно таврический губернатор пригласил француза в Россию для устройства в своем имении Саблы фабрик и завода. Де Серр и его семейство (супруга и две молодые дочери) были приятными собеседниками, к тому же образованными французами. Наверняка, Пушкин и де Серр были рады пообщаться друг с другом. Де Серр рассказывал о провинциальной симферопольской жизни, а юный поэт делился впечатлениями  от таврического вояжа.  Пушкина в Симферополе мучала лихорадка, которую взялся лечить доктор Федор Карлович Мильгаузен – сосед Феликса де Серра. Но все же поэт выходил гулять. Побывал на приеме у гражданского губернатора Андрея Николаевича Баранова, прогулялся несколько раз по пыльным улицам Симферополя. Выходил побродить среди фруктовых деревьев и старых дубов, росших в саду де Серра, выходящему к реке Салгир.

Гостивший в те же дни в Симферополе литератор Гавриил Васильевич Гераков несколько раз упоминает Пушкина, но не называет его имени. Пушкина Гераков не любил, завидовал молодому таланту и поэтому называет его то санкт-петербургским шутником, то арапом. «Пошел ходить по нешумному городу, встретил Е.М.Б., гуляющую тоже, и позади ее Арап», — пишет Гераков. Понятное дело, кто такой этот «арап»!  Или вот: «За обедом у Баранова были два шалуна С.-Петербургских; говорили такой вздор, что все рады были, когда они уехали». Шалуны – это Александр Пушкин и Раевский–младший. 17 сентября все еще больной Пушкин уехал из Симферополя в Одессу, на службу.

Через четыре года он вспомнит симферопольскую речку Салгир, которая протекала между домами де Серра, губернатора Баранова и центральной частью губернского городка. Мимо Салгира Пушкин неоднократно прогуливался, переходил через его деревянные мостики.

«Поклонник муз, поклонник мира,
Забыв и славу и любовь,
О, скоро вас увижу вновь,
Брега веселые Салгира!».

Пушкин в своих произведениях упоминал Волгу, Неву, Дон и в этой компании великих рек не забыл и наш Салгир! Уже одними только этими строчками симферопольская река прославлена на весь мир!

В Симферополе поэта любят. Еще в 1912 году в городе был установлен памятник Пушкину, неоднократно менявший свой вид. Тогда же один из центральных скверов наименовали «Сквер Пушкина», а центральную улицу Симферополя – Пушкинская. Сейчас задумчивый Пушкин сидит на углу улиц Пушкинская и Горького, у входа в здание Русского драматического театра.

А недалеко от бывшего дома де Серра, где останавливался Пушкин, до сих пор растет огромный дуб. Дерево имеет собственное название «Богатырь Тавриды»  и насчитывает возраст около 800 лет. Естественно, прогуливаясь в окрестностях дома химика де Серра, Пушкин видел и наш гигантский дуб. Дерево уже в то время имело громадные размеры. И некоторые исследователи-пушкиноведы считают, что поэт неоднократно любовался нашим деревом-исполином. А в 1829 году мог вспомнить симферопольский дуб и записать бессмертные строчки:

«Гляжу ль на дуб уединенный,
Я мыслю: патриарх лесов
Переживет мой век забвенный,
Как пережил он век отцов».

Из Бахчисарая по новой трассе «Таврида» (Пушкин точно был бы ей восхищен!) мы доехали в село Каштановое, бывшее Саблы. Нынче в старом господском доме, где бывали Раевские и Пушкин, расположился сельский детский сад, клуб и библиотека. Саблынская библиотека хоть и не такая богатая, как была у Бороздина, но остается незыблемым очагом местной культуры и изучения истории родного края.  На фасаде клуба мемориальная доска, рассказывающая о посещении имении Бороздина в 1825 году А.Г. Грибоедовым. О Пушкине ни слова. Надо бы установить еще и «пушкинскую» табличку.

Окончить нашу мини-экспедицию решили в Симферополе. Зашли на мостик над главной крымской речкой, прочитали те самые строчки о «брегах Салгира». Дошли до дуба-великана. Постояли, посмотрели, восхитились его величием, осознали, что дерево прекрасно помнит всех, кто проходил мимо. И Пушкина помнит, и нас запомнит. Только развернулись, чтобы идти к машине и ехать по домам, но тут же встали как вкопанные. Навстречу нам шел… Пушкин. Переглянувшись друг с другом, улыбнулись и многозначительно развели руками: «Все-таки, Александр Сергеевич с нами незримо присутствовал все эти дни. Столько знаков по пути…». А Пушкин, конечно, нам навстречу не шел. Мимо проходил стройный эфиоп, с волосами-кучеряшками, смуглой кожей, мечтательным взглядом и катил перед собой детскую коляску. Наверное, выпускник симферопольского мединститута из далекой африканской страны, оставшийся в городе и создавший здесь семью. Просто совпадение: эфиоп-«арап» прошел мимо участников пушкинской экспедиции рядом с Пушкинским дубом в момент подведения итогов путешествия… Совпадение ли…